— Видишь теперь? Ты мне не поверила, а я знал, что они придут. Я сидел на холме и чувствовал, как они движутся.

Ветка Шалфея с улыбкой обернулась на голос и увидела Маленького Танцора, который припрыгивал на месте и отгонял мух с окровавленного куста, крича:

— Смотри! Смотри! Еда! Еда для всех!

— Эй, поосторожнее! Гляди, как ты машешь! Ты мясо с веток собьешь! Только насыпь песка в мясо, и я тебя его есть заставлю!

Он слегка успокоился. Мать невольно засмеялась от счастья, переполнявшего ее душу. Да, еды хватит на всех! Все смогут наесться досыта. И может быть… может быть, Голодный Бык с Тремя Пальцами и Черным Вороном загнали несколько бизонов в ловушку. А может, какой-нибудь еще из охотничьих отрядов, отправившихся в разных направлениях в поисках добычи, смог обнаружить стадо…

Она прикрыла глаза рукой и посмотрела на горные вершины, синевшие на юго-западе. Снег лежал очень высоко — выше, чем-когда либо за последнюю зиму. А внизу, у главного селения, реку можно было перейти вброд: вода была не выше колен. Даже хлопковые деревья казались пыльными и увядшими: молодые листья были более темного оттенка, чем всегда. А ветер все дул и дул с юго-запада — горячий и сухой ветер, высасывавший из земли последние капли влаги.

— Ветка Шалфея!

Она обернулась на негромкий зов и увидела Луговую Тетерку, подававшую ей знаки снизу. Три человека не торопясь пробирались сквозь заросли шалфея. Ей не нужно было всматриваться, чтобы узнать неуклюжую походку Тяжкого Бобра.

— Мне кажется, самая пора уходить отсюда… спрятаться где-нибудь в каньоне, — невесело произнесла Шутки-Шутит.

— Нет. Ничего такого не нужно. — Ветка Шалфея гордо выпрямилась, хотя в животе у нее все сжалось. — Я пойду скажу ему пару слов, пока он сюда не добрался. Так что вы все окажетесь как бы и ни при чем.

— Будь осторожна, — предупредила слышавшая этот разговор Терпкая Вишня. — Не раздражай его понапрасну. Ты ведь помнишь, что случилось той ночью. Не приводи его в бешенство. Не говори ничего такого, что заставит его тебя Проклясть. Ты ведь знаешь, что он и так не очень-то хорошо к женщинам относится.

— Да, я знаю.

Ее горло сжало предчувствие беды. Собрав воедино всю свою волю, она заставила себя пойти ровным шагом навстречу Тяжкому Бобру. Вслед за ним шел старый Два Лося, тревожно приподняв плечи. Замыкала шествие жена Тяжкого Бобра, Красная Яшма, шагавшая глядя в землю. Ее полные губы надулись в гримаску обиды.

Тяжкий Бобр остановился, выпрямился и уставился на ослушницу своими неподвижными глазами, в которых не отражалось никаких чувств — ни добрых, ни злых.

— Рада видеть, что ты вернулся, Тяжкий Бобр. Хороши ли оказались твои Видения?

Он слегка качнул головой. Толстые плоские губы чуть искривились неприязнью:

— Видения тебя не касаются, женщина. А я вот не понимаю, что это происходит у тебя за спиной.

Напряжение в ее животе перешло в острую боль.

— Все должны заботиться о том, чтобы прокормить Племя. Нечего на меня так смотреть. Ты из рода Двух Камней, а я — из рода Волчьего Сердца, так что даже родственные связи не обязывают меня к вежливости. Но я не буду говорить с тобой грубо… раз уж ты Поешь и Зришь Видения для Племени. За это я уважаю тебя.

На долю мгновения его губы неприметно улыбнулись, но взгляд остался по-прежнему жестким. Он врезался в душу, будто свежесколотый кусок кремня.

— Я рад, что ты послушная дочь Племени, женщина. Но если ты так почтительна и смиренна, то что же ты здесь делаешь, а? Может, ты убила наших братьев-антилоп? Да, я думаю, что именно этим ты и занималась. А обычай ты соблюла? Ты Пела? Танцевала Танец, угодный Вышней Антилопе? — выражение его лица стало еще суровее. — Или ты всего этого не сделала? Может, ты осквернила Обычай… оскорбила Вышнюю Антилопу, как и Бизона… И что тогда, дочь Племени? Кто будет кормить нас, если души животных вознеслись к Вышнему Мудрецу и попросили его не давать Человеку Дождя Танцевать воду из облаков? Что ты наделала?

Она скрестила руки на груди и смело встретила его горящий взгляд. Она запретила себе поддаваться охватывавшему ее чувству ужаса:

— Я накормила мое племя. Я обо всем рассказала Матери-Антилопе. Она все поняла. Я…

— И мне кажется, что вдобавок ко всему ты еще и кровоточишь? Кровь месячных? На охоте? Нынче если что не так, можно быть уверенным, что ты зачинщица.

Вспомнив детоубийство Танцующей Оленихи, Ветка Шалфея вскипела:

— Какое тебе дело до моих месячных! Впрочем, уж коли ты так любопытен, то скажу тебе, что я не кровоточу. У меня месячные кончились две недели тому назад. Тебе это должно быть хорошо известно, Тяжкий Бобр, ты ведь, кажется, внимательно следишь, когда какая женщина отправляется в вигвам месячных кровотечений! Это, должно быть, твоя обязанность как Зрящего Видения! Или, может, за твоим любопытством какая-нибудь другая причина скрывается?

«Осторожнее! Ты теряешь самообладание! Ты ведь знаешь, что бывает, когда ты выйдешь из себя!» Она с усилием сглотнула слюну, стараясь погасить огонь возмущения, который жег ей внутренности.

Тяжкий Бобр заставил себя улыбнуться:

— Времена меняются, Ветка Шалфея. Я знаю, кто твои предки. Я знаю, что за женщина была твоя мать. Неукротимая… как и ты. Вот откуда в тебе это, как мне кажется. Твой отец никогда не умел с ней справиться, не научил и тебя, как должна себя вести приличная женщина, осознающая свои обязанности. А когда ты подросла, ты дождаться не могла, когда же можно будет совокупиться с Голодным Быком — ему, кстати, это имя очень подходит. Ты никогда не…

— И это просто из-за того, что я не захотела спать с тобой? — Она надменно приподняла брови, хотя тут же пожалела о вырвавшихся у нее словах. — Впрочем, неважно. Все это дело давнего прошлого. Ты все равно не взял бы меня второй женой.

«Еще ни разу в жизни так грубо не лгала. Посмотреть на него только — при одном взгляде на меня так и млеет. И он еще смеет рассуждать о Мире Духа?»

На протяжении всего этого разговора Красная Яшма, как всегда, молча стояла с опущенными вниз глазами. Ее апатичное лицо не выражало никаких чувств. Эта невысокая приземистая женщина так и не смогла родить Тяжкому Бобру сына, хотя и кровоточила, как любая другая женщина, отправляясь на время месячных в особый вигвам. Постоянно сохраняя равнодушно-покорное спокойствие, она даже не смеялась, когда женщины отпускали нескромные шутки. Она редко что-нибудь говорила, а если ей все-таки случалось раскрыть рот, то речь ее ограничивалась самым необходимым.

Неожиданно Ветка Шалфея все поняла окончательно: «Как ужасно, когда все тебя непрерывно жалеют. Что за несчастное существование! Подумать только: жить с мужем, с которым никогда не смеешься, которого никогда не обнимаешь, с которым не совокупляешься, позабыв все на свете, не ссоришься… Страшно даже вообразить себе подобное существование, удел искалеченного щенка… В чем смысл такой жизни?»